Маленькая торговка прозой - Страница 68

– Ну, вот и вы.

И упал в обморок, как будто ему нечего было больше опасаться.

***

Ван Тянь. Бесполезно звонить в Венецию, господин комиссар. Никаких шансов, что это окажется Пастор.

Аннелиз. Почему?

Ван Тянь. Пастор – еще тот стрелок. Целясь в Калиньяка с высоты того окна, он, скорее, попал бы в вас или, на худой конец, в Святое Распятие.

36

– Ваньшанъ хао, дурачок. (Добрый вечер, дурачок.)

«Что бы там ни говорили, – думал Лусса с Казаманса, – а все-таки нет ничего более удручающего, чем навещать друга, который находится в глубокой коме».

– Дуй вуци, во лай вань лэ. (Извини, я припозднился.)

Плохо не то, что ваш собеседник не отвечает вам, а что уже отчаиваешься и достучаться до него.

– Во лэйлэ... (Я устал...)

Лусса никогда бы не подумал, что дружба может до такой степени походить на супружеские отношения. И поскольку он был поглощен этими мыслями, он не сразу заметил новое приспособление, появившееся на теле Малоссена.

– Та мень гей ни фан де чжэ гэ синь жи цзи ци хеньпяо лян! (Какой забавный аппарат тебе тут прицепили!)

Он напоминал шоссейную развязку, подвешенную над кроватью Бенжамена, со всякими вентилями, регуляторами температуры, тончайшими мембранами, переплетающейся, как паутина, системой трубочек, по которым переливалась кровь Малоссена, вырисовывая загадочные узоры.

– Чжэ ши шеньме, если поточнее? (Что это такое, если поточнее?) Решили подать тебя под новым соусом?

Лусса наобум взглянул на энцефалограмму. Нет, Бенжамен по-прежнему не отвечал.

– Что ж. Это ничего, у меня для тебя отличная новость, в кои-то веки.

***

Отличная новость заключалась всего в нескольких словах: Лусса только что закончил переводить на китайский один из романов Ж. Л. В. – «Ребенок, который умел считать».

– Я прекрасно знаю, что тебе все равно и что этот роман ты даже не открывал, но не забывай, что тебе продолжает капать один процент со всех продаж (1%), каким бы там коматозником ты ни был. Так вот, «Тальон» выпустил этот роман для китайцев, которые живут здесь, но вместе с тем и для всех остальных, которые, как ты знаешь, на редкость многочисленны. Хочешь, я расскажу тебе эту историю? В двух словах... Слушай... Это история маленькой продавщицы супа из Гонконга, которая умеет считать на своих счетах быстрее, чем все другие дети, быстрее даже, чем взрослые, чем ее собственный отец, который гордится ею, воспитал ее как мальчика и назвал Сяо Бао («Маленькое Сокровище»). Догадываешься, что было дальше? Нет? Ну, так вот. Папашу на первых же страницах убирает какая-то местная мафия, которая захотела подмять под себя всю торговлю китайским супом. За следующие пятьсот страниц девчонка сколачивает себе состояние и на тридцати последних мстит за своего отца, прибрав к рукам все международные компании, размещенные на территории Гонконга, и все это – с помощью только своих детских счетов. Так-то. Чистейший Ж. Л. В., как видишь. Либеральный реализм стучится в дверь пробуждающегося Китая.

Малоссен в жидком виде циркулировал по трубочкам, обвивавшим его тело. О чем он думал, понять было невозможно. Лусса с Казаманса воспользовался этим, чтобы оседлать своего любимого конька:

– Тебе было бы интересно взглянуть, как я перевел, скажем... первые пятьдесят страниц, а?

В который раз, не дожидаясь ответа, Лусса с Казаманса вытащил пачку гранок из своего пальто и пустился в путь:

– Сы ван ши чжэ сянъ дэ синь чэн...

Вздох.

– Если бы ты знал, как я намучился с этой фразой. Надо же было Шаботту начать с описания смерти отца, ему продырявили горло вьетнамским арбалетом, одной из тех отравленных стрел, которые применяются в охоте на тигра, представляешь? И чтобы одной фразой передать идею судьбы и натянутую тетиву лука, Шаботт пишет: «Смерть – процесс прямолинейный».

Лусса покачал головой, подчеркивая свое сомнение.

– Смерть – процесс прямолинейный... да... я решил перевести буквально: «Сы ван ши чжэ сянъ дэ синь чэн»... да... но китаец наверняка предпочел бы какую-нибудь перифразу... С другой стороны, это как раз краткая прямая фраза, нет? Смерть – процесс прямолинейный. Разве что слово «прямолинейный» ее растягивает, есть в этом какая-то роковая медлительность, сама судьба, ни больше ни меньше, напоминание о том, что все там будем, даже те, кто бежит быстрее остальных; зато эта растянутость прилагательного компенсируется краткостью существительного «процесс», оно как будто подгоняет всю фразу... медленное ускорение... это уже и в самом деле китайский образ мысли... Я только думаю, правильно ли я сделал, переведя ее буквально... Что ты об этом думаешь?

37

Что я об этом думаю, Лусса?.. Я думаю, что если бы ты прочел мне эту фразу несколько месяцев назад, я бы ни за что не полез в шкуру Ж. Л. В. и эта несчастная пуля двадцать второго калибра, выпущенная в упор, оказалась бы в чьей-нибудь другой голове. Что я об этом думаю, Лусса... Я думаю, что если бы ты прочел мне ее хотя бы в тот день, когда этот дикарь из каменного века разносил мой кабинет, – помнишь? – так вот, Шаботт был бы сейчас жив, и Готье тоже. Калиньяк был бы цел и невредим, а моя Жюли лежала бы в моей постели. О, Лусса, Лусса, почему самые тяжелые удары судьба наносит нам рукой наших лучших друзей? Почему ты прочитал мне ее сегодня, именно в этот вечер, когда я почти окончательно решил бросить все свои клеточки и отбыть в дальние края? Если бы ты пришел ко мне в самом начале со своими переводческими сомнениями, которые в любом случае достойны уважения, я не стал бы спорить с тобой по этому поводу; если бы ты сел за мой стол и спросил меня: «Смерть – процесс прямолинейный, как бы ты перевел это на китайский, дурачок, буквально или зашел бы с другой стороны?»; если бы при этом ты назвал мне заглавие этой книжки, «Ребенок, который умел считать», псевдоним автора – Ж. Л. В. и в придачу имя Шаботта, скрывающегося под этим псевдонимом, я ответил бы тебе: «Вымой свои кисти, Лусса, разложи иероглифы по полочкам у себя в голове и не переводи ты эту чушь». Тогда, задетый за живое, как часто пишут в книжках, ты спросил бы меня: «Это еще почему, дурачок?» На что я бы тебе ответил: «Потому что, переводя этот роман, ты бы сделался литературным вором, оказался бы причастным к самой мерзкой краже, какую только можно представить». – «Да что ты!» Ты отпустил бы свое обычное «да что ты!», и в твоих зеленых глазах запрыгали бы веселые чертики. (Я уже говорил, какие у тебя замечательные глаза, зеленые на черном, самый выразительный взгляд на всей этой разноцветной планете?) «Да что ты!» Да, Лусса. Грязная кража, но сработано все чисто, в мировом масштабе, ты понимаешь, что я хочу сказать. Замысел был совершенный, все продумано до последней детали, малейшие шероховатости тщательно отшлифовывались, правовые гарантии на любом уровне, не пробьешь. Преступление века, в котором, кстати, все мы увязли по уши: от этой грязи век не отмоешься. Всех нас опустили на дно: ни о чем не подозревающих Забо, Калиньяка, тебя, меня, «Тальон»...