Маленькая торговка прозой - Страница 90

Одно из последствий воскрешения: приходится возвращаться к своей работе.

Так что следует подумать, прежде чем...

***

– Господин Малоссен, здравствуйте!

Я его сначала не узнал. Странное ощущение: я уже видел этого человека, да, я уже видел его костюм, только вот не помню, чтобы я видел его в этом костюме, нет. Ни его пузатый кожаный портфель, набитый до отказа. Голову даю на отсечение.

– Голову, верно, ломаете, а? – так и сказал, почти раздавив мне пальцы своим энергичным рукопожатием.

Великан, весь красный от напряжения, высоченный детина, принарядился, говорит какими-то загадками, веселый:

– Небось и не думали, что можно так измениться! Не отпирайтесь, это у вас на лице написано.

Я уклоняюсь от дружеских объятий и поспешно усаживаюсь за свой стол. В укрытие! Прячься!

Со временем становишься мудрее – смерть тому доказательство.

– А теперь вы меня узнаете?

Одним шагом он перемахивает через разделяющий нас ковер, нависает всей своей огромной массой над столом, хватается за подлокотники моего кресла и ставит нас прямо перед собой, на стол, меня и мое кресло, и в самом деле вызывая у меня проблеск воспоминания: мой сумасшедший великан! Черт побери, мой отчаявшийся громила! Тот, что разнес мою каморку! Только теперь он добродушный, как людоед, раздувшийся, как дирижабль, под толстой кожей уже и не угадаешь, где проходит кость. Резиновый великан хохочет так, что, того и гляди, книжки нашей Королевы разлетятся во все стороны. Но куда пропала его хищная волосатость? Откуда в нем эта доброжелательность? И почему его костюм, безупречный, как совесть сутенера, кажется мне таким знакомым?

– Я пришел сказать вам две вещи, господин Малоссен.

Смех на этом оборвался.

– Две вещи.

Что наглядно показывают два огромных пальца, разгибаемых у меня перед носом.

– Первое...

Он открывает портфель, достает оттуда рукопись, которую я ему дал, и бросает ее мне на колени.

– Прочитал я вашу вещицу: безнадежно, старик, бросайте вы это и чем скорее, тем лучше, иначе вас ждет жестокое разочарование.

(Браво! Как, однако, легко он справляется с моей работой.)

– Второе...

Он положил руки мне на плечи, посмотрел мне прямо в глаза, сделал небольшую паузу и продолжал:

– Вы слышали о деле Ж. Л. В., господин Малоссен?

(Что он хочет этим сказать?..)

– Немного.

– Этого мало. Меня оно очень заинтересовало. Читали вы хоть один роман Ж. Л. В.?

(«Читали» это не то слово, честно признаться...)

– Нет, конечно? Я тоже, до событий этих последних дней... Пошловато для таких утонченных умов, как наши: не так ли?

Он замолчал.

Замолчал, чтобы дать мне понять, что сейчас будет главное. Можно прервать любую речь, но только не такое молчание.

– Мы дети, господин Малоссен, вы и я... маленькие дети...

Последние секунды на размышление. Разминка чемпиона, готового выскочить на ринг.

– Когда человека убивают во время презентации последнего романа на глазах у бесчисленной толпы, самое малое, что можно сделать в его память, это прочесть упомянутый роман. Я это и сделал, господин Малоссен. Я прочел «Властелина денег» и все понял.

Я тоже, увы! Я, кажется, тоже начинаю понимать... Этот пожар, что кроется в недомолвках моего великана. Последние пригоршни энтузиазма доводят до предела давление в котле его нервной системы. От этого сердце закипает. Мускулы каменеют, кулаки сжимаются, щеки раскаляются докрасна, и тут я узнаю костюм – это костюм Ж. Л. В., тот самый, что был на мне в тот вечер во Дворце спорта, только на пять-шесть размеров больше, и причесан он, как Ж. Л. В., волосы подстрижены, зачесаны на прямой пробор и прилизаны, словом, гигантский «Конкорд» на недосягаемых высотах своей безупречности! И я знаю, что он мне сейчас скажет; он и в самом деле это говорит: он дает сигнал к смене караула, он – новый Ж. Л. В., он постиг секрет успеха своего предшественника, и он пойдет до конца, претворяя его в жизнь, так что джекпот международного книжного рынка начнет зашкаливать, именно так и не иначе; он будет проповедовать либеральный реализм, он посылает ко всем чертям «эгоцентрический субъективизм отечественной литературы» (sic!), он будет бороться за роман, котирующийся на бирже, и ничто не сможет его остановить, потому что «проявлять волю, господин Малоссен, значит желать того, чего и в самом деле хочешь!».

И он опускает свой массивный кулак на телефон, который только что зазвонил.

Сидя в кресле, стоящем на столе, вы можете сдерживать волны сожаления, стремящиеся излиться на отвергнутого автора, это возможно, я сам это делал. Но ураган, поднятый писателем, уверенным в близком успехе... посторонитесь! Никакая сила в мире не помешает крушению всех преград под напором иллюзий – они, в сущности, единственное, что нам нужно. Не вставайте на пути у этого потока, сидите смирно, будьте благоразумны, берегите силы... ждите, пока не наступит снова время для утешения.

Так я и сделал.

Я дал моему великану наораться вволю, выкрикивая лозунги либерального реализма. «Единственное достоинство: действовать! Единственный порок: не во всем преуспеть!» Позор на мою голову, он знает наизусть интервью Ж. Л. В.: «Я проиграл несколько сражений, господин Малоссен, но я всегда извлекаю из своих поражений уроки, которые ведут к конечной победе!»

При каждой реплике расстегивалась очередная пуговица на его жилете, слишком тесном для такого ликования.